Май 1965 г. Ветераны Великой отечественной войны – сотрудники Института.
Слева-направо: Н.Г. Зыков, А.П. Карнаухов, Г.И. Пленков, М.И. Кривоусов, Н.И. Истомин, Л.А. Сазонов, Ф.Т. Калинченко, М.Г. Слинько, В.А. Запорожец, Л.В. Санина, И.С. Федосеев, И.Г. Лобанец, И.В. Еремеев, В.В. Герасимов, П.Ф. Шадрин, Н.В. Есин, В.П. Хомяков.

Май 1975 г. Торжественное собрание в честь 30-летия Победы в Великой отечественной войне.
Слева-направо в первом ряду: А.П. Карнаухов, И.С. Федосеев, Г.К. Боресков, И.М. Татаров, Н.С. Сергеев, И.В. Еремеев, К.И. Матвеев, Ф.Д. Лаптев, Н.М. Зайдман, Л.В. Санина.

Май 1990 г. Ветераны Великой Отечественной войны и труженики тыла с представителем дирекции,
стоят: Р.А. Буянов, В.Н. Сидоров, С.А. Ионин, М.М. Лочкарев, Л.А. Сазонов, В.В. Лисин, В.И. Кулешов, А.П. Карнаухов, Н.И. Устюжанина, В.В.  Таранин, Л.В. Санина, А.М. Бурындин, Т.З. Сакович, В.С. Григорьева, Н.А. Белых, Н.М. Ишуткин, И.С. Федосеев, Ф.Д.  Лаптев, К.И. Матвеев,
сидят: Р.С. Эренбург, П.В. Омельяненко, Ф.Т. Калинченко

Май 1995 г. Наши ветераны Великой Отечественной войны и труженики тыла в день 50-летия победы:
П.В. Омельяненко, В.И. Кулешов, А.Г. Андронов, С.А. Ионин, В.Н. Сидоров, Л.А. Сазонов, Ф.Д. Лаптев,
И.С. Федосеев, Н.М. Ишуткин, Н.А. Белых, М.М. Лочкарев, К.И. Матвеев, А.М. Бурындин с представителем дирекции Р.А. Буяновым.

Май 1996 г. Ветераны Великой Отечественной войны и труженики тыла с представителями дирекции на крыльце Института.
1-й ряд: А.Г. Андронов, В.Н. Пармон, Н.М. Ишуткин, П.В. Омельяненко, Н.И. Устюжанина,
2-й ряд: Л.В. Санина, И.С. Федосеев, Т.Ф. Сакович, Ф.Д. Лаптев, Р.С. Эренбург, Р.А. Буянов, А.П. Карнаухов, Л.А. Сазонов,
Н.А. Белых, В.Н. Сидоров, М.М. Лочкарев, В.В. Лисин, В.И. Кулешов,
3-й ряд: А.М. Бурындин, В.В. Таранин, В.И. Бухтияров, В.С. Григорьева, Н.Ф. Березовская, К.И. Матвеев, С.П. Кильдяшев, А.П. Витюгов, В.А. Лихолобов.>

9 мая 2004 г. Прием в честь ветеранов и тружеников тыла.
Стоят: В.И. Кулешов, Ф.Д. Лаптев, В.Н. Пармон, Н.М. Ишуткин, В.Н. Сидоров, М.М. Лочкарев, Р.А. Буянов,
сидят: П.Е. Портнягина, Р.И. Якушко, Л.Н. Шкуратова, Л.В. Санина, К.И. Матвеев, А.П. Карнаухов, Н.А. Белых, В.В. Таранин.

2005 г. Аллея ветеранов Великой Отечественной войны, заложенная в 1980 г. в честь 35-летия Победы.

С выпускного вечера нашего 10-го класса школы № 36 (кажется, таков был ее номер) я пришел домой в 4 часа утра 22 июня 1941 года (по челябинскому времени). До войны оставалось два часа...
К 9 утра я должен был быть в городском парке культуры и отдыха и сдавать спортивные нормы ГТО (Готов к Труду и Обороне) по велению военкомата.
Когда после сдачи норм ГТО я опять бежал домой, то в центре увидел чем-то озабоченные группы людей. Дома меня встретили мои товарищи по двору коротким, как выстрел, словом — ВОЙНА. Как раз начали снова передавать выступление Молотова.
Сразу после Нового года был, наконец, призван и я, получив повестку с надписью “Немедленно!”. Время было военное, и уже через 30 минут я получил расчет, еще через полчаса был дома, а через час, постриженный наголо, с документами (паспорт, комсомольский билет и повестка) и котомкой был в военкомате. Запретил я маме ехать на вокзал, и расстались мы с нею около трамвая. Не помню, во что она была одета, сохранились в памяти только глаза, полные боли прощания и надежды.
Пункт назначения — город Свердловск. В Свердловске нас привели в старый монастырь, где мы и должны были учиться, как оказалось, на шифровальщиков. Наряду с обучением шифрованию, учили нас и общевойсковой подготовке, поскольку мы могли работать, начиная от полка и до генерального штаба.
В конце сентября и в октябре начались учебные прыжки с парашютом с самолета “Дуглас”, который потом называли “ПС-84”. Мне удалось сделать пять — два “своих” положенных и три сверх, один в своей бригаде и еще два за своих товарищей в других бригадах.
7 февраля 1943 года был получен приказ на автоперевозку, а 8 февраля вечером мы уже тронулись. Впереди фронт!
Примерно 23—24 февраля, после прибытия наших тылов, которые шли по железной дороге (боепитание, санитарная рота и др.), мы выступили по маршруту: Осташков—Свапуща—Новая Русса—Борки—Рыто—Рамушево.
Страшный это был маршрут. По карте мы прошли десятки сел, но кроме табличек “Деревня такая-то, столько-то дворов, сожжена немцами тогда-то” ничего от них не осталось. Только снег. Упала табличка — и деревни нет. Ни одного человека, собаки или вообще кого-нибудь живого. Вообще, с 20 февраля и по 1 мая 1943 года в местах, где мы шли или маршем, или с боями, нам не встретился ни один житель. Не знаю, бывает ли “мертвая пустота”, но там она была, была на земле, в воздухе, была везде.
Под Рамушево состоялся мой первый бой. Сложным он оказался, ночью, в лесу. Стрельба с фронта, с флангов и даже с тыла. Противника не видно — темно, где наши, где немцы — не ясно.
Как оказалось, против нашей 8-й гвардейской воздушно-десантной дивизии оборонялась 8-я горно-егерская дивизия немцев с приданными ей подразделениями минеров-сюрпризников и “кукушек”-финнов. “Кукушки” — это снайперы, которые оборудовали себе места на высоких деревьях с задачей уничтожения одиночных офицеров и солдат. Их приходилось тщательно разыскивать и уничтожать. Минеры-сюрпризники финны были горазды на выдумки. Например, еще на пути к Ловати мы остановились на привал, где было несколько маленьких домиков. В них стояли железные печки. Наши штабные разместились в таком домике и затопили печку. Я пришел замерзший, ну и, как это бывает, подошел к трубе печки и стал постукивать по ней, чтоб согреть руки. И вдруг сбил одно колено. Дым в домике, меня ругают все, а когда загасили печь и “выгнали” дым, то увидели, как на проволоке висит граната, которая была внутри колена трубы. После этого меня “простили”.
...Мы сидели в болотах, а немцы — на высоких сухих местах. Болота сильно подтаяли. Боеприпасы носили за 15 км на руках, мины на шее по две штуки. Продуктов не было. Лошадей кормили пареными сосновыми иголками, а отвар пили сами.
Днем болота растаивали, мы наламывали веток и сидели на них. Ночью, как ни старайся, усталость брала свое — мы засыпали. Ветки медленно погружались в болота, и вскоре мы оказывались по пояс в воде, шинель примерзала к ледяной корочке. Вот и начинаешь “разламываться”. По частям, едва шевеля руками, обламываешь от шинели лед и пытаешься разогнуть тело, скрюченное холодом. Был приказ — чтобы люди не замерзали, будить ближайших соседей, сколько бы мало они ни проспали. В таких условиях у нас было множество больных воспалением легких. А то вдруг человек чуть не весь покрывался фурункулами, и его, без памяти, отправляли в тыловой госпиталь. И еще мины. Некоторые из них падали в болото и с чавканьем исчезали в нем, другие попадали в дерево и осыпали осколками сидящих на кучах веток.
Примерно к 7—10 апреля до нас дотянули наплавную дорогу из бревен. Жить стало легче. Пошли боеприпасы, привезли продукты — сухари и американское сало. Через несколько дней пошла и горячая пища.
...Живем в лесу, вблизи деревни Ново-Девицы, что севернее Усмани, которая, в свою очередь, севернее Воронежа. Началось “сколачивание” подразделений, учеба. Конечно, и строевая подготовка, и действие подразделений в обороне и наступление, и даже обкатка танками. Сидишь в окопе, а над тобой танк проходит, и хоть и свой, а все равно как-то не очень приятно.
В связи с получением пополнения происходили различные истории. Во время войны было немало случаев, когда по какой-либо причине солдат или офицер попадал в маршевую роту, во время боев его распределяли в какое-нибудь воинское подразделение, где еще не успевали с ним познакомиться, как его убивало или ранило. Семья запрашивает прежнюю часть или госпиталь, где он лечился, но никто не может ничего определенного ответить. Вот и пропал без вести человек для семьи. Такова одна из страшных страниц войны.
Пожалуй, самые жестокие бои в истории нашей дивизии были под Харьковом. Против нас были брошены элитные фашистские войска: четыре танковые дивизии, в том числе СС — “Мертвая голова”, “Райх”. Три раза в день по 15—20 минут шла настолько интенсивная бомбежка, что порой отдельные взрывы было трудно расслышать среди сплошного гула. Бомбили нас и “Хейнкели-111”, и пикирующие “юнкерсы”. Так было с 19-го по 22 августа.
Единственное спасение во время бомбежки и обстрела — земля-матушка, но, поскольку бой был встречный, окопы еще сделать не успели. В основном были щели – ямы длиной примерно метра 1.5–2 и шириной 0.7–1 м, глубина зависела от того, какой грунт и сколько было времени на копку между атаками противника. Копали в основном ночью. У солдата, вымотанного дневным боем, копать уже нет сил, хотя и понимает, что эта щель или окоп, возможно, жизнь ему спасут, но и от сна удержаться нет сил.
20 августа дивизия вела бои за освобождение совхозов “Ильичевка”, “Осетняк” и “Каплуновский”. В длинной, но не очень глубокой щели, нас было пятеро. Надо сказать, что мы уже научились довольно точно определять, куда попадут бомбы. Во-первых, видишь их, когда они отрываются от самолета, и примерно определяешь их траекторию. А потом уже по звуку падающей бомбы уточняешь место ее падения Так вот, когда мы поняли, что пикировщик бросил бомбы прямо на нас, пригнули головы, чтобы осколки не задели, поскольку щель была недостаточно глубокая. А та проклятая бомба сверлила мне прямо в затылок. А потом вдруг на меня что-то сверху навалилось, и тишина. Попытался встать, и не могу. Кричу Пышкину, а он тоже не может подняться. Давай, говорю, вместе. И опять ни на миллиметр. А дышать нечем. Тянешь в себя воздух — и как будто тянешь вакуум. Последняя мысль: “Какая паршивая смерть — быть заживо похороненным”. А дальше — звездочки, звездочки и все.
Очухался я уже в другой щели. Нас с Пышкиным откопали и временно, до захоронения, положили в эту щель. Ну, и смеялись же наши, когда я появился. Весь в земле, рот не закрывается — засох от пыли. Ну, и рады, что жив.
Немцы начали разрушение Полтавы еще с 20 сентября 1943 г. Специальные команды жгли все, что только могло гореть. Вблизи Северного вокзала были заложены мощные минные колодцы. На аэродроме огромными плугами фрицы перепахали взлетные полосы, и по всему полю были разложены 500-килограммовые авиабомбы, соединенные проводами и подготовленные к взрыву. В городе взлетали на воздух целые кварталы. Эсэсовцы охотились за жителями, расстреляли и сожгли живыми в домах многие сотни полтавчан. Страшное впечатление, особенно ночью, производила взрывающаяся и горящая Полтава.
14.4.44. Наш первый “полузаграничный” КП — Сыркова. Молдавия была только около года нашей. Скоро Пасха, и толпы народа идут в церкви. Много дешевого продовольствия. Конечно, Молдавия была под Румынией все годы после революции, и война ее не коснулась, не в пример разоренной войной Украине.
На ночь остановились в какой-то деревне. Дом просторный, чистый. Хозяин немного знает русский. Просит сделать так, чтобы помещик ел мамалыгу (твердая каша из кукурузы), а он — хлеб. Пообещали.
16.4.44. Отъехали не более 15 км. Потерялась вторая рация. Подполковник Вельцер, начальник этих раций, решил искать ее. Поехали назад. Не нашли. Стали ждать и не дождались до вечера. Снова в дорогу. По дороге авария. Один лейтенант-связист ехал стоя на крыле нашей машины — “на свежем воздухе”. Мы по очереди там менялись. Наш шофер решил обогнать танк Т-34, тот “слегка” зацепил нас, и мы с машиной пролетели метров восемь боком. Лейтенант при ударе упал под машину и она переехала его. Заднее колесо— всмятку. Сменили колесо и поехали в Бельцы сдать лейтенанта в госпиталь. Уже потом получили известие, что он умер.
19.4.44 г. Пересекли границу с Румынией: река Прут — Стефанешти. Фактически границы нет. Прут можно переехать (переплыть) где угодно. Стефанешти разбиты — шли бои за плацдарм. Километров 30 от р. Прут — пустая полоса, нет никого. Оно и понятно. Всех румын убеждали, что мы — исчадие ада. Далее стали попадаться деревни уже с населением — убежать не успели.
Ботошани — первый румынский абсолютно целый город, хотя и небольшой. Жизнь бьет ключом, как будто войны и нет.
Толпы румынских солдат бродят по дорогам, и никто из охраны их не сопровождает. Одна наша дивизия взяла в плен 10000 румын, не потеряв со своей стороны ни одного человека. Румынские солдаты в деревнях сидят на улице, наигрывают на губных гармошках и, увидев хотя бы одного нашего солдата, радостно объявляют “Разбой капут” — и низко кланяются. Очень у них развито почитание нашей военной силы.
Приезжали румынские генералы с просьбой о мире. Приказ из Москвы и по армии — генералов и полковников–румын из машин не высаживать, если они ездят по сбору и комплектованию румынских частей (без оружия пока). А то нашим солдатам надоедало идти по 30–50 км в сутки, а тут какой-то румынский генерал едет на машине. Долой его из машины, и опять вперед.
10.9.44 г. Венгерская граница.
Вторая граница, которую я пересекаю в своей жизни.
Меркуря — красивый город, целый полностью и ни одного жителя. Брошено все. В центре — дома самых богатых. Числа с 16 сентября начали возвращаться жители, сбежавшие из города под влиянием официальных сообщений о том, что в Красной Армии одни коммунисты с рогами на голове, как антихристы, и они убивают всех венгров, где бы и кого ни встретили. Некоторые из них немного говорили по-русски (мужчины, побывавшие в плену в России еще в первую мировую войну). Смешно и досадно было видеть их удивление, когда они нашли свои дома целыми и не разграбленными.
30.12.44 г. завершено окружение Будапешта. Расположились в каком-то богатом доме. Много работали, но все-таки Новый год встретили. Благо, вина везде было полно.
Как следовало из шифровки фронта по армиям, венгерская фашистская организация “Скрещенные стрелы” убивала отдельных наших офицеров или группы из 2–3 человек, следовавших из резерва фронта (армии) в части. Много было случаев угощения отравленными пищей и вином. Самый крупный случай, когда 10 или 11 наших офицеров, следовавших из резерва в части, остановились в одном из домов деревни. Их покормили, дали вина, и все.
Пришел приказ из штаба фронта — откомандировать меня на СКУОСКА — специальные курсы усовершенствования офицеров Красной Армии. Как я ни упрашивал начальника (он даже звонил в штаб фронта, что являлось в какой-то степени нарушением дисциплины) — не помогло. Что мне только мои товарищи могли сделать — это нашли в Вамоммиколе венгра-портного и приказали сшить мне шинель за два дня (из хорошего сукна, купленного в армейской лавке), достали новые сапоги и 60 пачек венгерских (очень крепких) сигарет. С тем я и уехал 12 февраля 1945 г., в день, когда был взят Будапешт.
Никак не могу вспомнить, в какой же первый город СССР мы приехали. Скорее всего это были Черновцы, но не уверен. Знаю только, что расположен он был на крутых улицах, а на вокзале висело объявление: “Офицерам и солдатам с наступлением вечера в город не выходить” Это было связано с тем, что ночью одиночек и даже двух-трех солдат или офицеров убивали бендеровцы.
9 мая 1945 г. 02 ч. 10 мин.
Проснулись все при первых словах диктора. Что было!!! Вышли потом на улицу и открыли огонь из своих пистолетов.
Пока был в полку, вероятность дожить до победы всем нам казалась очень небольшой. В штабе армии она, конечно, выросла. Ведь за год работы при штабе (с 12 02.44 по 12.02.45) возможность “накрыться” появилась, только когда шел с передовым отрядом во время Ясско-Кишеневской операции, затем, когда оставили нас перед прорвавшимися из-под Ясс фрицами, ну и при редких бомбежках.
И вот — День Победы! Было мне тогда всего 22 неполных года.

Записал Яков ЧЕКАНОВ

Чем памятен для меня 1941 год? Двумя событиями, круто изменившими всю дальнейшую жизнь.
Первое: успешно, с отличием закончен 7-й класс Ровдинской средней школы Архангельской области и я без вступительных экзаменов принят в Морской техникум г. Архангельска (Навигацкая школа, основанная ещё Петром I). Кажется, начинала сбываться мечта стать штурманом дальнего плавания. Второе: 22 июня началась Великая Отечественная война, перечеркнувшая мечты, поставив на первый план вопрос: как жить дальше? Работать или учиться?
Архангельск стал режимным городом. Поэтому было решено продолжать учебу, а летом работать на лесосплаве, чтобы получать рабочую карточку (600 г хлеба, обед в столовой и дополнительно 1 кг хлеба в декаду при перевыполнении плана).
Учеба в школе начиналась с 1 ноября, а сентябрь и октябрь работали в колхозе на уборке урожая. В школе для мальчиков был введен курс военной подготовки.
Преподавал его, комиссованный по тяжелому ранению, старший лейтенант. Надо сказать, что учил он нас основательно. Практически мы прошли, как назывался в то время в армии, курс обучения молодого бойца или во флоте – курс молодого краснофлотца.
Призывался я в октябре 1943 года из 10-го класса. Из восьми призывавшихся шесть были направлены на Северный Флот и пять из них – в Школу Связи Учебного Отряда Северного Флота, которая располагалась на Соловецких островах.
Благодаря нашим "демократическим" СМИ мы знаем, что на Соловках был СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), затем силами энтузиастов создан туристический центр. И все! А то, что там в течение 10 лет готовились кадры для флота – ни слова, как и о том, что курсантами восстановлен Кремль (Соловецкий монастырь), созданы школа Связи и школа юнг. Не говоря уже об их участии в сохранении пушного и рыбного хозяйства острова. Туристам – энтузиастам оставалось только поддерживать все это.
Соловки, в простонародье именуют Северным Крымом. Это уникальное создание природы с мягким "не северным" климатом. Острова покрыты густыми лесами и естественными и искусственными рыбоносными прудами и озерами. Вместе с тем, здесь сохранилась крепость, монастырская стена которой создана из девятиметровых валунов, скрепленных известковым раствором из птичьих яиц.

Жили в землянках. Распорядок дня: в 7 утра подъем и в 10 вечера отбой. Самое главное, несмотря на скудную курсантскую норму питания "4Б" (с голода не умрешь и досыта не наешься – по словам острословов), было огромное стремление, как можно быстрее и лучше закончить курс и попасть на корабли. Необходимо было научиться принимать и передавать Азбуку Морзе в пределах 60 – 100 знаков в минуту без единой ошибки, изучить радиотехнику и на ее основе приемную и передающую, действующую на флоте и в сухопутных частях, радиоаппаратуру. В августе 1944 года я окончил школу по высшему разряду и был направлен для прохождении службы на гвардейский эсминец "Гремящий". На нем я и участвовал в операциях по освобождению Печенги (Петсамо), Киркенеса, Лианхамари. В декабре 1944 корабль был поставлен на капитальный ремонт, и я был направлен на эсминец "Жесткий", полученный по Ленд-лизу. Основной задачей того периода для эсминцев была встреча и охрана транспортных караванов союзников в наших водах от подводных лодок противника, и свободный поиск их на акваториях Баренцева, Норвежского и Карского морей при отсутствии караванов.
В этот период на Север были брошены дополнительные эскадры фашистских подводных лодок (ПЛ). Воевали они умело, дерзко, со знанием дела, применяя весь набор оружия. Особенно часто применялись акустические торпеды, которыми был торпедирован эсминец "Деятельный" (спаслось всего восемь моряков из 140) и подорван эсминец "Разъяренный" (торпедой была оторвана корма, а сам корабль остался на плаву и был отбуксирован в порт).
Излюбленным приемом, особенно в операциях с караванами, была "волчья стая", когда 3-4 ПЛ одновременно атаковали торпедами с нескольких сторон, после выпуска которых "разбегались" в разные стороны, скрываясь от погони.
К этому времени североморцы уже накопили опыт в борьбе с ПЛ и поэтому противнику удавалось торпедировать 1-2 транспорта с потерей своих ПЛ при преследовании катерами-охотниками и эсминцами.
Сколько мы были в походах? В среднем один выход в море занимал
3-4 дня. К этому времени, обычно, кончался запас топлива и глубинных бомб. В базе пополняли запасы и снова выходили в море – или на встречу с караваном или на "свободный " поиск ПЛ, обычно парой эсминцев. В один из таких поисков наш эсминец “Жесткий” протаранил немецкую ПЛ, но видимо плохо, так как, по агентурным данным, она возвратилась в базу сильно поврежденная.
Дело в том, что полученные по Ленд-лизу корабли, постройки 1916 года, не имели, как советские, таранного приспособления. Кроме того, они на порядок уступали советским эсминцам в боевой и энергетической мощности, хотя и имели установленную в 1943 году радиоаппаратуру, а также гидроакустику и радиолокацию. Благодаря большому запасу глубинных бомб, а также приличной акустике они, как противолодочные корабли, оправдывали вполне свое назначение. Всего на флоте их было восемь, хотя ожидалось десять. Дивизион "сорокотрубных", как окрестили их матросы, так как каждый из них имел четыре трубы.
Говоря о проводке караванов, нельзя не отметить непривычное по нашим понятиям поведение союзных моряков. У них не было стремления обязательно доставить груз в порт назначения. Поэтому при торпедировании транспорта команда покидала судно, не принимая никаких мер к его спасению. Их не пугало даже то, что после 15 минут нахождения в арктических водах человек превращался в сосульку, а через 45 минут его спасти было невозможно. Конвойные катера подбирали их и, кроме того, высаживались на поврежденные суда, борясь за спасение кораблей и грузов.
Исключением из правил был один эпизод. В феврале 1945 года конвой был атакован подводными лодками и два из 40 транспортов торпедированы. Команды, как водится, выбросились за борт, катера подобрали их (сколько смогли) и получили приказ от командующего конвоем: "Подобранных моряков переодеть, накормить и высадить на транспорты обратно, вместе с нашими матросами. Пусть борются за спасение корабля и груза". Приказ выполнили, и надо сказать, танкеры, хотя и поврежденные, были доставлены в порт. По сведениям "матросского радио" командир конвоя отделался "устным порицанием" от командующего флотом.

Так и проходили дни и месяцы. Из последнего похода мы вернулись 30 апреля 1945 г. Единственный за всю войну поход, в котором не было сброшено в море ни одной глубинной бомбы и не было акустического контакта с вражескими ПЛ. 9 мая наступил день Победы! Радости не было предела! Корабли были украшены флагами расцвечивания. Команды, построенные на пирсе или на палубах, стоящих на рейде кораблей, поздравил лично командующий флотом вице-адмирал А. Головко. На пирсах и причалах пели и танцевали все свободные от вахты, начиная от матросов и кончая командирами кораблей, дивизионов и флагманскими специалистами. А 10 мая наш корабль заступил на боевое дежурство. В море еще рыскали не сдавшиеся фашистские подлодки.